Живой   4 июня 2017, 12:18  ::

Да. Хорошее стихотворение. Будоражит умы. Заставляет задуматься, вспомнить, например, как прошли похороны Сталина.
Интересные, но очень скользкие и опасные времена наступили. Памятная доска Маннергейму в Ленинграде.... Что это было вообще?
Но трясёт не только нас. Обратите внимание на эту любопытную запись -
[Открыть ссылку]

перевод:
Гитлер: … очень серьезная опасность, может быть самая серьезная, всю степень опасности мы только сейчас начинаем понимать.
Мы недооценивали насколько хорошо это государство [СССР] было вооружено.

Маннергейм: Во время Зимней войны мы об этом даже не думали. Конечно…

Гитлер (прерывая): Да.

Маннергейм: Но чтобы настолько… Сейчас нет никаких сомнений, насколько же много вооружений у них было!

Гитлер: Точно. У них было самое мощное вооружение, которое можно было себе представить.
Если бы кто–нибудь сказал мне, что страна…

(Звук хлопнувшей двери)

Гитлер: Если бы кто–нибудь сказал мне, что у страны перед войной может быть 35 тыс. танков, я бы сказал: "Да вы сумасшедший!"

Маннергейм: Тридцать пять?

Гитлер: Тридцать пять тысяч танков.

Чей–то голос рядом: Тридцать пять тысяч! Да!

Гитлер: Мы уже уничтожили больше 34 тыс. танков. Если бы мне кто–то такое сказал, я бы ответил "У вас, уважаемый, в глазах все умножается раз в десять. Вы сошли с ума и видите призраков!"
Я бы просто не посчитал это возможным.
Я уже говорил вам, что мы нашли танковые фабрики, в Краматорской например. Два года назад там была ну может пара сотен танков. Мы ничего не видели.
Сегодня там танковые заводы, только на одном из которых в смену выходило больше 30 тыс. рабочих, а всего работало больше 60 тыс. человек. Гигантское производство! Десятки тысяч людей, которые, конечно, жили, как животные, и…

Чей–то голос рядом (прерывая): Это которые около реки Донец?

Гитлер: Да, около Донца.

(Звуки уборки посуды)

Маннергейм: Ну если учесть что у них было 20, почти 25 лет на вооружение…

Гитлер (прерывая): В это невозможно поверить.

Маннергейм: И все, абсолютно все они тратили на вооружение.

Гитлер: Только на вооружение.

Маннергейм: Только на вооружение!

Гитлер (вздыхая): Только я не имел об этом ни малейшего подозрения, я уже говорил это вашему президенту [[Открыть ссылку]Рюти,_Ристо]. Но даже если бы я все это знал, я бы все равно не отменил решение о вторжении, как бы трудно это ни было бы. Других вариантов уже не было. Зимой 39/40 было вполне понятно, что эта война неизбежна. В добавление к этому у меня был еще один кошмар — мы бы никак не выдержали войну на два фронта.
Сегодня это понятно еще яснее, чем тогда — это бы нас убило.
Изначально, я уже осенью 39–го хотел провести кампанию на западе, но нам помешала долгая плохая погода.
Все наше вооружение было рассчитано на хорошую погоду. Оно очень мощное, очень хорошее, но, к сожалению, только при хорошей погоде. На войне мы это увидели. Наше оружие было рассчитано на войну на западе. И мы все думали, и это мнение было правильным до того времени, это было мнение еще с прошлых времен — ты не можешь воевать зимой.
У нас были танки, но они не были толком испытаны для зимы. Вместо этого мы доказывали друг другу, что зимой воевать невозможно.
Это отличало нас от Советского Союза. Осенью 39–го мы все время сталкивались с этой проблемой. Я очень сильно хотел атаковать и был уверен, что мы сможем закончить с Францией за 6 недель.
Однако, шли непрерывные дожди и мы не были уверены, что вообще можем двигаться. Я сам хорошо знаю этот район боевых действий (Францию) и не мог игнорировать мнение моих генералов, которые говорили, что наши танки не будут эффективны, что наши ВВС не будут эффективны вдали от наших аэродромов из–за дождя. И я знаю северную Францию. Я сам воевал там 4 года в первую мировую.
Таким образом, мы задерживались. Если бы я уничтожил Францию в 39–м, мировая история пошла бы по–другому. Но мне пришлось ждать аж до мая 1940–го. Первый хороший день наступил только 10–го мая и 10–го же мая мы атаковали. Я приказал атаковать 10–го мая за два дня до этого — 8–го мая. После этого мы должны были совершить огромную переброску сил с запада на восток.
Сначала оккупация, потом Норвегия, потом мы столкнулись с огромной, сейчас я могу прямо это сказать, неудачей — слабостью Италии. Из–за во–первых, ситуации в Северной Африке и во–вторых, в Греции и Албании — это была огромная неудача. Мы были вынуждены помогать. Для нас это значило разделение наших ВВС, разделение танков в то самое время, когда мы формировали танковые армии на востоке.
Нам пришлось передать две дивизии, целых две дивизии, а потом еще и третью. И еще постоянное пополнение из–за очень больших потерь. Эта долбаная война в пустыне.
В общем, это все, как вы понимаете, было неизбежно. В то время я имел встречу с Молотовым и мне было абсолютно понятно, что Молотов прибыл с решением начать войну. И я предотвратил, предупредил это решение. Это было.., это был единственный… — было ясно, что запросы этого человека направлены на то, чтобы в конце концов владеть Европой [практически шепчет]. Тогда наедине я сказал ему [не слышно]…
Уже осенью 1940–го мы столкнулись с вопросом — должны ли мы прервать дипломатические отношение с СССР. В то время я советовал финскому правительству торговаться и тянуть время. Я боялся внезапного русского нападения на Румынию поздней осенью и потери нефтяных месторождений. К тому времени мы не были готовы. Если бы Россия захватила румынскую нефть, Германия автоматически проиграла бы. И это потребовала бы всего 60 русских дивизий.
В то время у нас не было серьезных сил в Румынии. Румыны стали нашими союзниками только что и то, что мы успели там сделать, было смехотворно. К тому же им надо было только захватить нефтяные скважины. Конечно, мы не могли начать войну в сентябре или октябре. Это не обсуждалось. Естественно, переброска войск на запад была только в процессе. Войскам надо было перегруппироваться сначала.
Мы должны были восстановить наши потери после западной кампании. До весны 41–го атаковать было невозможно. И если бы в то время — осенью 1940–го — захватили Румынские нефтяные промыслы — тогда в 41–м у нас не было бы шансов.

Чей–то голос рядом: Без нефти…

Гитлер (прерывая): У нас конечно были германские мощности, но потребности наших ВВС и танков были огромны. Их уровень потребления топлива превышает воображение. И без 4–5 миллионов тонн румынской нефти мы бы не смогли воевать и должны были остаться в стороне — это была самая большая моя тревога.
Поэтому я продлевал, как мог, переговоры до тех пор, пока мы не окажемся достаточно сильными, чтобы противостоять всем этим вымогательствам Москвы — это действительно были неприкрытые вымогательства. Русские знали, что мы увязли на западе.
Они действительно могли требовать с нас все, что угодно. Но, когда Молотов прилетел, я сказал ему, что эти многочисленные требования были неприемлемы для нас. тем утром наши переговоры резко прекратились.
Было 4 темы для переговоров. Одна из них, затрагивающая Финляндию, была, по его словам, право на защиту СССР от финской угрозы. Я сказал: "Вы же не хотите сказать, что Финляндия вам угрожает!" Он ответил: "В Финляндии есть те, кто предпринимает враждебные шаги против друзей СССР. Они постоянно предпринимают шаги против нашего общества, против нас, провоцируют нас. Великая страна не может терпеть угрозы от мелкой."
Я ответил: "Финляндия не может представлять вам угрозу. Вы же не хотите сказать мне что Финляндия представляет такую угрозу?". Он ответил, что Финляндия является угрозой для благополучия СССР. Тогда я сказал, что мы не будем пассивным зрителем в потенциальной войне на Балтике. В ответ он поинтересовался нашими позициями по Румынии. Он знал, что у нас есть союзные соглашения с ними и интересовался, направлены ли они против СССР. Я ему сказал "Я не думаю, что они направлены против вас, ведь вы же не собираетесь напасть на Румынию? Вы всегда утверждали, что Бессарабия — ваша, но вы никогда не претендовали на Румынию!" Он согласился, но желал знать подробности соглашения [дверь хлопает и запись заканчивается].

Прошу прощения за отклонение в поэзию, историю и политику. Больше не буду.
« предыдущее . следующее »